От подъема до отбоя - Валерий Рогожин

– Ты чем занимаешься?

– Учусь.

– Как, в твоем возрасте? Чему?

– Учусь не быть дураком…

Конфуций говорил: «Только самые умные и самые глупые не поддаются обучению». А Соломон учил: «Приложи сердце твое к учению и уши твои к умным словам». Я лично учусь всю жизнь и не могу назвать ни одной вещи, которая бы не пригодилась хоть один раз.

В армию я пришел почти сразу же после учебы. Сам процесс получения знаний сидел в крови и поэтому приспособиться к новым порядкам мне было несколько легче, чем остальным. А учеба начиналась сразу же после строевой. Считалось, что преподают нам секретные материалы, поэтому все записи после занятий у нас отбирали и уносили в специальную секретную часть, где они хранились в специальных сейфах, за железными решетками, короче примерно так, как хранятся деньги в швейцарском банке.

Был назначен специальный человек, которого чему-то там обучили, он перед занятиями ходил в секретную часть и получал тетрадки под роспись, а в конце занятий сдавал их обратно. Тетради проверяли на количество листиков и не дай Бог вам потерять какой-то обрывок или просто листик разорвать! Это многочасовые разборки в штабе полка, это долгое общение с особистами, им ведь тоже кушать хочется, а шпионы просто так не ловятся. Это проверки анкетных данных, проверка родственных связей, проверка родителей, которые обязательно перепугаются, но им причину никакую не расскажут. В общем гораздо проще, легче и спокойней оставлять все в целости и сохранности.

На гражданке существовала шутка: «Милиция не понимает шуток – Домой вернусь через пятнадцать суток». Здесь все то же самое только вместо милиции следует употребить «наш особист», а вместо пятнадцати суток наверное месяц или около того.

И затем, получив тетради, мы аккуратно под диктовку взводных, а они по очереди читали свои тетрадки с конспектами, записывали в свои тетради все про Противо Танковый Управляемый Реактивный Снаряд. Сокращенно ПТУРС. Писали историю этих самых ПТУРСов. Как они от французов, которые первыми придумали их, попали к нам через Алжир. Как мы помогали бедным алжирским бедуинам и прочим разным арабам сбросить иго империализма, для чего снабжали эту и некоторые другие африканские страны современными танками. И вдруг эти самые наши сверх современные бронированные монстры начали сгорать на полях сражений, словно сухие спичечные коробки. Отцы-командиры из числа спецов и наблюдающего персонала отдали на заклание тучу или кучу наших танков пока смогли разобраться, что это за вражеские промыслы и козни, и как врагу удается изничтожать наше непобедимое оружие. Зато, когда разобрались… И теперь у нас есть и радиоуправляемые, и нерадиоуправляемые, и еще всякие другие.

Потом пошло устройство снаряда. Оказалось, что это кумулятивная конструкция, и с ней не все так просто, как со старыми болванками. Снаряд при ударе превращается в своего рода сварочный аппарат, который плазмой режет вражескую броню. И на сегодняшний день песня «Броня крепка и танки наши быстры» не особо актуальна.

Затем пошло устройство двигателей нашей маленькой ракеты и принципы управления снарядом. С самого начала мы уткнулись в устройство гироскопа, гироскопический эффект и его практическое применение. И за полгода далеко от этой тематики не уехали, продолжая мусолить гироскопы и в марте, и в апреле, и в мае. А в начале июня месяца нас уже ждали кого электричка, кого тепловоз, кого самолет и новые места службы, теперь действительно службы, а не учебы.

Так как я прежде имел некоторый опыт обучения, то мне были заметны некоторые фактики, которые для остальных курсантов скрывались за семью печатями. Но я, конечно, не распространялся о своих наблюдениях. Во-первых не все всё бы правильно поняли, во-вторых в армейских рядах, как и в любом другом коллективе всегда есть любители поболтать с командиром по душам. А мне совсем не хотелось, чтобы мои слова передавались, как в плохом телефоне, и чтобы командир делал потом выводы организационные, дисциплинарные и прочие.

А заприметил я, что первую часть, где про общее положение, про борьбу идеологий и исторические экскурсы, и один, и второй комвзвода рассказывали живо бойко, забросив тетради с конспектами. Устройство автомобиля, управление машиной, расположение основных узлов в автомобиле они сообщали уже несколько медленнее, изредка уточняя сказанное в конспектах и проверяя, как материал поняли тоже по записям. Артиллерийскую теорию, теорию полета снаряда, дальность и точность стрельбы – все это их заставляли зубрить в училище и заставляли, видимо, неплохо. Потому, что все знания у них сохранились и они опять про все это в конспектах не читали, допуская только некоторые уточнения. Но вот когда началась кумулятивная часть, когда требовалось рассказать, как внутри танка после взрыва снаряда создается огромное давление, которое может просто размазать танкиста по башне, здесь конспект становился незаменимым. А уже ракетный двигатель и гироскопический эффект приклеивали руки к конспектам, а взгляд к написанному тексту, не давая возможности просто посмотреть на курсантов, которым все это рассказывалось.

И вот тут я вспомнил свою физичку из института. К сожалению я не запомнил ее имени-отчества. Фамилия ее была Наппельбаум. Эдакая колоритная, запоминающаяся фамилия. Ей было где-то за шестьдесят. Низкорослая, не очень ловкая, в очках с очень толстыми линзами, все перерывы она стояла в уголке коридора с беломориной в зубах. Курила она поболе иного мужика. Вероятно фронтовая привычка. Вне аудитории без беломорины я видел ее один или два раза на каком-то субботнике или воскреснике и то, она курила не то «Прибой», не то «Казбек».

Она вела у нас общую физику. Я не знаю ее историю. Но запомнил только, что это был преподаватель от Бога. Мне вообще по жизни очень везло с преподавателями. Не могу назвать ни одного педагога ни в школе, ни в институтах, а я учился не в одном институте и так сложилось, что свое высшее образование я зарабатывал ровно двадцать лет. В 1969 году я окончил десятый класс средней школы и лишь в 1989 году получил диплом (правда с отличием) о высшем образовании. За два этих десятилетия я прослушал множество различных курсов и лекций, посетил множество различных семинаров и коллоквиумов, получил массу различного материала, наверное, терабайты информации, далеко не все запомнил и почти ничего не выучил, но это уже зависело совсем не от педагогов.

Когда-нибудь, если хватит усидчивости, сил и здоровья я попытаюсь написать поэму о своих учителях, а они этого вполне заслуживают. Но, к сожалению, не сегодня.

Так вот, Наппельбаум видела каждого студента насквозь, как рентген. Ты еще не подошел к ней достаточно близко, чтобы вести разговор, а она уже знала, выполнил ли ты домашнее задание, в каких разделах ты плаваешь особенно «хорошо» и что тебя сегодня стоит спросить, а что лучше повременить. Она знала, как какой материал нужно объяснить, а какой дать разбирать самостоятельно дома. Мы втихаря смеялись над ней и над ее бесконечными папиросами. Мы пытались сачковать на ее занятиях и пропускать семинары. Но все равно свое дело она знала туго настолько, что я ее имя с отчеством я забыл, а вот эффект гироскопа помню назубок. Она гоняла нас по этим гироскопам, мы считали скорость рамок относительно друг друга, определяли угол поворота и что-то там еще, да такое количество, что казалось после ее занятий можно сразу же идти работать в фирму к Королеву.

«Какая девушка полюбит такого балбеса, который не знает, что такое гироскоп?!» – возмущалась она. И эта фраза окончательно выбивала из колеи до конца занятий.

Ракеты делать я не стал. Но наступил прекрасный момент, когда все это мне пригодилось. Сейчас никто в классе, то есть никто в батарее не знал, что такое гироскоп. Кроме меня. Включая преподавателей. Я не высовывался со своими знаниями. Я просто и доступно, как будто знакомое из практики рассказывал про гироскоп в курилке, рисуя корявые кривобокие картинки на земле, засыпанной окурками. И всем все становилось ясно. Кроме одного. Что же они не понимали раньше.

То, что материал, его изучение не вызывал никаких трудностей с одной стороны было хорошо. Офицеры, выяснив, что я необходимый минимум знаю, переключились на других учеников, а меня оставили в покое. Когда тебя не «кантуют», это вроде бы неплохо, но с другой стороны это разлагает. Теплый класс, тихие журчащие разговоры и полная тишина в остальном, а за ночь удалось поспать только четыре часа, а… И вот уже ты далеко от этих краев и идешь в теплой компании по пиву, или вот-вот придет твоя пассия и вы куда-то там пойдете, или сегодня в институте занятий нет и можно поспать подольше и ты со спокойной совестью устраиваешься на столе, подложив под голову руки, а тут, как гром с ясного неба: